Ночь длиною в жизнь.

За многие десятилетия существования дома (с начала постройки в 1954 году) в него впервые вселилась тишина и стала проживать на равных правах со старушкой Анной. Не привыкшая к такому соседству старушка всячески пыталась не замечать её. Но эта проклятая тишина, как назойливая муха, докучала и хуже всякого шума звенела в ушах с утра до ночи, а то и ночью, не давая забыться. Одним утешеньем был кот Кузя, перед мурлыканьем которого, злосчастная тишина ненадолго отступала. Но как только Кузя уходил из дома по своим кошачьим делам, тишина снова возвращалась, заполняя всё пространство избы от потолка до пола, и тонким звоном проникала в уши старушки.

Разве могла когда-либо подумать Анна, что в этот дом, который и дня не был без народа, вдруг поселится тишина и, что ей, прожившей жизнь до старости с большой семьёй и при народе, придётся доживать свой век одной.

Фронтовые раны не позволили подольше пожить её старику. Умер Федосейч на семьдесят восьмом году жизни, оставив её вдвоём с котом Кузей. На похороны съехались дети и внуки. Похоронили отца, справили поминки и разъехались.

- Я свой родимый домочек не оставлю, - на предложение дочери поехать к ней, заявила мать.

- Пока живая, пока на своих ножках, буду доживать до коле сил хватит. А, как свалюсь, как не гожа́ буду, тада как хотитя ряшайтя. Тут рядом племянница Маня, гляды када и помогнёть в чём. - Вы далёка забрались, аш в Татарию, - говорила она дочери и зятю, - а Петя с Колюней поближе живуть, небось, када надо, и они приедуть досмотреть или помочь в чём. Так, что вы уезжайте без каких-либо волнений, а я пока тут одна управлюсь. Вы толькя, какие есть продукты, возьмитя с собой. Вон сколько всего тут наготовлено. Куды мне всё это?! Пропадёть всё! Много ли теперь надо нам с Кузей, - умоляюще просила мать и стала распределять, кто какие продукты должен взять.

И началась жизнь Анны в одиночестве с котом Кузей.

Шум голосов детей и внуков постепенно исчез вслед за машинами, увозящих их от родительского дома. И заполнила дом тягучая пустота, и навалилась на старушку сосущая душу тоска. С грустью в жёлтых глазах тихо сидел на печке кот. Всё в доме для старушки, вдруг стало каким – то чужим, холодным, леденящим душу. Ранний зимний вечер стал уверенно оттеснять и без того короткий день, процеживая сумрачность через окошки дома. Включенный старушкой свет мгновенно слизнул слабый вечерний сумрак, загнав его остатки в недоступные для света места, чётко обозначив обстановку в доме. Здесь всё ей напоминало о близких и дорогих сердцу людях. Тёплый свет электрической лампочки немного отогрел душу Анны. Усевшись на опустевший деревянный диван, когда - то сделанный руками мужа, промокая платочком слёзную пелену на глазах, она воспроизводила в памяти совсем недавнюю тёплую, но уже тревожащую сердце, семейную картину. Последние часы, а затем и минуты, приближавшие её к неминуемому расставанию с близкими людьми, жгучими толчками отдавались в сердце, и тревога комом подкатывала под самый верх горла.

Вот на этом стуле только что сидел зять Николай, рядом с ним – дочь Нина. На этом диванчике сидели сыновья: Петя, Володя и Коля. Взгляд старушки зацепился за семейный портрет с фотографиями, висевший на противоположной стене. Тяжело поднявшись, она подошла поближе портрету, и стала уж в который раз рассматривать дорогие сердцу фотографии. Она остановила взгляд на фотографии дочери Лиды, и по щекам неудержимо покатились слёзы.

- Эх, доченька-доченька, - тяжело опускаясь на диван, запричитала старушка. Все то мои детки, как воробышки, слетелись в родное гнёздышко, только тебя моя пташка уж сколько годков нету с нами. Забрала тебя сырая землица не ко времени. Только одно теперь душу греет, что встретишь ты там родного батюшку. Да и мне, моя родненькая, не долго уж осталось ходить ножками по белу свету. Глядишь, и меня скоро Господь к тебе направит.

Спрыгнувший с печки кот, тихо и жалобно мяукнув, как бы разделяя грусть, стал с мурлыканьем тереться о ноги хозяйки.

- Ну, вот, Кузя, вот как она жисть та повернула! Всё в этом доме было, всё: и радость и горе. Только всё это было при народе. Не было того, чтобы дом был пустым. Сколько у нас было ребятишек, росли, шумно было. А, уж сколько чужого люду тут побывало: то кто с ночёвкой в зимнюю пору, то кто погреться в мороз, то кому надо вещи положить на сохранность. Никто, бывало мимо не минует – все к нам. И всех мы привечали, всем находили уголок. А бывало разыграется метель, все дороги-пути позаметёть – ни проехать – ни пройти. Едуть шофера с лесом, застанет их метель, куды им деться, вот и просятся на ночёвку. Как жа живым людям откажешь! Настелишь им на полу, наваришь картошки, нагреешь чаю, вот они в тепле то и пережидают непогоду. А поутру и воды им нагреешь для машин. Уж, они сколько мук примуть в мороз, пока заведуть эти холодные железяки.

- А уж про посиделки и говорить нечего. Летом то некогда сидеть, а уж зимними вечерами все к нам приходили. Бывало при́дуть бабы, подружки мои, начнуть грызть семена, а я соберу половики, пусть грызуть прямо на пол. Уйдуть, а я замету. Всё было просто, зато весело. Сколькя было смеху. А в святки и в карты играли, а то кто вяжет носки. А то бывало дед чаво учидить: он горазд был на всякие выдумки и рассказы.

Бывало начнёть нам рассказывать, как в Японии огороды рабой удобряють. Мы яму не верим: - Кто жа это рыбу на огород, ты с ума сошёл!? А он, начнёть нам доказывать, ды с руганью. А как мы наряжались и колядовали с бабами. Наберём продуктов, кто чаво дасть, а потом гуляем. Гармониста приглашали. Вот и была веселия. Правда, вот дочка Лида подкачала. Уж посля её смерти не было у меня такого веселия. Долго я горевала, уж когда-когда на сердце чуток отлягнуло. А всё-равно, как вспомнишь, душа огнём запылаить, запылаить, а уж сердце, как барабаном начинает бить. Так и пришлось срывать с учёбы в Мичуринске Нину. Уж когда она приехала насовсем из Мичуринска, стало полегше горевать об Лидушке. Вот как, в 15 годков Господь призвал дочку. Тяжёлой ношей навалилось тогда горе. Глазами горя не увидишь, а яво тяжёлый вес сердце чуить.

Всё время, пока старушка рассказывала, кот терпеливо находился рядом. То присядет возле ног, как - будто слушает, а то снова начнётся тереться о ноги и мурлычет, мурлычет, вроде тоже что-то рассказывает на своём кошачьем языке. Но как только старушка перестала говорить, он подбежал к двери.

- Ну, вот, - обиженно проговорила старушка, - и ты сбегаешь. Совсем уж одну оставляешь. Иди, иди, да не долго гуляй, плохо мне без тебя! С кем я словом обмолвлюсь!

Через открытую дверь мороз клубами седого пара дыхнул в избу и кот, шагнув за дверь, растворился в седом облаке. На дворе уже вовсю хозяйничала зимняя ночь и через дверную щель, пока выбегал кот, январские звёзды успели заглянуть в дом, пуская голубовато-холодный свет. Старушка заперла дверь на крючок. Следуя народному обычаю, три дня не делать уборки в доме после отъезда гостей, она не стала убирать со стола. Всё оставила так, как было при детях. С молитвою «Отче наш» перед образами перекрестилась и пошла спать. Ей предстояло впервые провести ночь в одиночестве. Непривычная тишина тревогой прищипывала душу. Спать старушка решила на диване, стоящем возле окна.

- Всё повеселея тут, у окна то, размышляла она. В спальнях там глухо, жутковато одной. А тут кто проедет на машине, или какая молодёжь пошумить на улице, всё слышнея и повеселея. Всё-равно видать ночь не спать. И Кузя вернётся – услышу. Он ведь какой умный: постучить лапой в окошко, значит, открывай дверь.

Не выключая свет в передней, старушка легла на диван в зале. Ночь выдалась морозная, так, что временами мороз постукивал то об порог, то об ограду и эти слабые звуки доходили до слуха старушки, заставляя её настораживаться. С чистого неба, без единого облачка в окно заглядывали остекленевшие голубоватые звёзды.

- Вот как пришлось мне доживать свой век, - говорила сама себе старушка. Думала ли я когда, что вот так придётся, одной!? Сколько нас было, и вот я одна осталась. Вроде бы уж и долго живу на белом свете, а вспомни всё, вроде бы и ни так уж и давно всё было со мной. И отправила её память за воспоминаниями на 77 лет назад.

- Прожила столько лет, и чаво хорошего было в этой моей жизни? – спрашивала себя, сама же себе и рассказывала. - С малолетства в трудах и заботах. Жили на Хуторе. Отец умер рано. Какой он был? Не помню. Маленькой была, когда отец помер.

И умер то от воспаления лёгких! Тады эту болезнь не лечили. Фотокарточек тады и в помине не было. Какие тады фотокарточки! В какой бедноте жили. Пять ртов нас оставил отец маме. Драли на болоте мох, сушили, да продавали. Тем и выживали. Правда, всё же в школу я ходила, в Перкино, за четыре километра. Шесть классов окончила. По тем временам много. Даже хотели от колхоза послать учиться в Мичуринск на зоотехника. Бедно жили: ни обуться, ни одеться, не было средств, и мама не отпустила. Но Бог нас миловал, все выжили. А тут – война.

Вдруг кто-то вроде постучал в окошко. Старушка испуганно насторожилась, не решаясь посмотреть в окно. Но стук повторился, а следом за ним послышалось жалобное мяуканье. Страх с души сошёл, когда она увидела за стеклом силуэт кота.

- Нагулялся? Заходи, заходи скорее, холод не пускай в дом, - радовалась возвращению кота старушка. Лезь на печку, грейся.

Кот будто понимая разговор, а может, кот и вправду всё понимал, быстро запрыгнул на печку и, замурлыкав, улёгся на тёплые кирпичи. Старушка, погладив кота, пошла на свою постель. Кот тут же соскочил с печи и улёгся в ногах хозяйки.

- Ну, коль уж ты пришёл, то слушай, а я буду табе рассказывать про жисть свою. Всё - равно мне не уснуть. А ты послушай.

Кот, зевнув, потянулся и, свернувшись в клубок, замурлыкал.

Ох, и тяжёлые были военные годы. Мужики на войне. Весь труд в колхозе и дома на ба́бах. А кто жа мы тогда были, хоть и молодые, а всё – равно мы были бабы, рабочая сила. Женщина это вроде как-то мягко звучит, нет в ней такой силы, а в ба́бах сила великая. Брата Василия на войну забрали, а тут у него семья. Погиб Василий, осиротил жену с тремя детьми. Много, много повидали труда и голода. Но надеждой жили. Верили в победу. Голодовали, а на плечах своих колхоз держали.

- И вот ведь какая жисть – то: и холод и голод, и горе и слёзы, а ведь находили время и для радости. Видать всё это в человеке имеется и никуда от этого не деться. Надеялись на победу и обзаводились семьями, женились и выходили замуж и детей рожали. Вот и я в сорок третьем году вышла замуж. Хоть и было тяжёлое время, а мы ведь молодые были, и душа просила отдыха. Устраивали самодеятельные концерты. Этими концертами передышку людям давали, дух подымали, да врага позорили. Вот и приехала к нам на Хутор молодёжь из Перкино с концертом. Там и познакомилась я с перкинским «артистом». Оказалось, он был в отпуске по случаю ранения на фронте. В марте сорок третьего и поженились. А какая там женитьба?! Посватались, выпили, закусили, чем Бог послал, вот и всё! Перевезли приданое, какого, можно сказать, и не было. Всё богатство моё – это сундук с одёжой и домотканая дерюжка, на какой потом и спали. Простыней тогда и в помине не было; перевезли на лошади в Перкино, вот и вся женитьба. Отбыв отпуск, ушёл мой муж Николай Федосеевич снова на фронт и вернулся только в сорок шестом году. С немецкими фашистами воевал и с японцами успел повоевать. Вот оттуда он и привёз сказку, как японцы рыбой огороды удобряют. Ну, а как мужик мой ушёл на фронт, осталась я жить со свекровью, Матрёной звали, да с двумя её дочерьми, Маней и Нюрой. Свёкора не было, до войны умер. Я его и не знала. Избушка у них была маленькая об двух окнах, полы земляные, крыша соломенная. Трудно было. Работали в колхозе, а поесть было нечего. Бывало, мерзлую картошку в поле собирали, кисель варили или аладьи пекли и неё.. А заловка Маня как-то за таким ужином мечтала о настоящей картошке «Эх, - говорила она, - наварить бы картошки большой чугун и поесть бы досыта! Сколько бы я съела?!» Топить печку нечем. Дров не было. Зима, холод, а мы бывало, соберёмся и в лес с салазками за дровами. Да какие там дрова! Горе одно! Наберём кое-какие сучки и везём под прикрытием ночи. По одной не ходили, страшно. А соберёмси двоя – троя, и идём. А ведь не пойдешь дорогой, через ряку идём, по лугу, снег по пояс. Лесника боялись, как огня. Поймает – салазки сломаить, ато и засудят. Эт на какого лесника налетишь. Со мной такого, Слава Богу, не случалось. А бабы рассказывали, какого страху терпели. Строго было. В лаптях: обувки хорошей не было. Придёшь с дровами, вся закоченеешь. Вся одёжа от мороза колом стоить, громыхаить, как фанера. И поесть нечего. Вот какое время было! Ну, ничего, Бог дал, и это время пережили.

- Пришёл муж с войны в сорок шестом году, здоровье подорвано, ранение было в лёгкое. В сорок седьмом родилась у нас первая дочка Нина. Через два года родилась вторая дочка Лида, царство ей небесное. Сорок седьмой год тоже был тяжёлый, голодный был год. Щи варили из одних капустных листьев, да хлеб с лебедой. Это теперь всего довсего стало. А как я родила, то принесли мне в больницу ржаную пышку в гостинец, слаще этого ничаво и не было. Всю свою жизнь помню эту пышку. Вот какая сладкая была!

Не спит старушка Анна, делится воспоминаниями о прожитой жизни с ночкой январской, пропуская воспоминания сквозь изрубцованное нуждой и горя́ми сердце, и слушают её только кот Кузя, да ночка звёздная. Что в доме, что с улицы, с двух сторон тягучая тишина. Нигде не шоло́хнет! Если вдруг только морозец щёлкнет по ограде и всё.

- Тут устроился мужик мой на почтовую службу. Где - то фотография была: стоит он в почтовой форме, как военный. Кажный месяц стал получать зарплату. Тут уж чуток полегшее стало. Золовки Маня и Нюра замуж повыходили и семья стала поменьше. Да не долго продержался на должности, расчиталси с работы. Тут он устроилси пекарем. Я всё время работала в колхозе. Когда муж работал пекарем, опять полегше стало. Понятное дело, мучица была и хлебушек. В те времена строгость была во всём, пользовался аккуратно. Корову завели. С молоком то и ребятишкам стало сытнее. А вот с сеном всяда была загвоздка. Всё на колхоз косили, а уж на дворы где останется. Накосили мы с сестрой Ульяной в полях разнотравия, просушили, приготовили, а привезти проблема; надо, чтобы не заметили. Могли и за это засудить. В те времена даже сор с полей нельзя было рвать. Увидють – беда. Мякину из-под соломы и то не соберёшь. Пропадёть – а не тронь. Дал нам бригадир лошадь, пошёл на встречу. Поехали мы в ночь. И тут такая бяда вышла, чуть до тюрьмы не дошло. Нагрузили воз чижолый, а кобыла была жарёбая. Посреди пути с натуги она слегла и ожеребилась мёртвым жеребёнком. За это неминуема тюрьма была бы. Мы к бригадиру со слезьми. Слава Богу! Проявил сочуствию, никому не сказал, никто не узнал про это. Четвертинкой самогонки отблагодарили яво за это. Вот какую страсть пережили.

Тада все рожали помногу, не смотрели на бедность и недостатки. В питьсят первом году родилси у нас сын Володя. С измальства заболел он почками. Восемь месяцев в больнице лечилси. Вот уж сколько пе́режили за него. В питьсят четвёртом - родилси опять сын, назвали Петей.

Но беда она так и ходила за следом, так и ходила. И вот в этот пятьдесят четвёртый год она и случилась – сгорел у нас дом. Хоть и плохенький был, в тесноте, а жили. А тут оказались на улице без ничаво: ни одежды, ни денег, ни продуктов. Всё подчистую огнём спалило. Остались в том, в чём были одеты на скорую руку. И какая причина была неизвестно. Может быть кто и поджог, кто теперь знает. Пустили нас на квартиру. И вот ведь какое дело! Муж фронтовик, раненый, семья большая, а от государства помощи нет. Лес выписать на избу и то сколько пришлось мук испытать. Хорошо, что муж мастеровой, умел всё своими руками, плотник был он. Вот и строил всё своими руками, весь домок. Вот в нём мы и живём теперь. Стал он ездить по найму плотничить. Летом в колхозе, а как в колхозе зимой нет дел, то – по найму дома строить. Когда заработает, а когда и нет ничаво. А всё-равно стремления к жизни была. В пятьдесят восьмом году родился сын, Колей назвали, последушек и все звали яво Колюней. Муж плотничал, я всё время работала в колхозе, а свекровь доглядывала за ребятишками. А, уж какой там пригляд от неё: один глаз сляпой, вторым чуть видала. Бывало прибегёшь на обед, кое - как перекусишь, ребятишек покормишь, бельё простирнёшь и опять в поле; звеньявой я тогда была на овощах. Тады ведь в кажном колхозе были свои сады, овощные поля, пасеки. Выращивали капусту, морковь, огурцы и дажа арбузы были. Всё это строго охранялось. Где уж там взять домой, сразу осудють. А своих садов почитай и не было, потому что кажный корень налогом облагали. Кирпичный завод был в нашем колхозе. Трудно было, чавож уж там, а всё жа и веселиться умели. Сколько народа было. Бывало, пропалываем овощи, а сами песни поём. Сколько было смеха и веселья. Молодые были! А на сенокосе или на свёкле что было…! Что ты…! И трудно, и бывало, уж сил нет, а всё жа совместная работа сил придавала, друг перед дружкой храбрились, не уступали в работе. А ведь работали за «палочки», так трудодни называли, потому, что бригадир каждый день выхода на работу отмечал в тетрадке, чертил палочку. Вот на эти трудодни и давали зерно. Бригадир тогда в колхозе был в почёте, считался большим начальником. А как жа! Он и на работу распределял кому куда, это называлось, давал наряд, он и трудодни учитывал, лошадьми распоряжалси, без яво разрешения конюх уж не дасть лошадь. А уж, если кто яму подмаслить – нальёть стаканчик самогонки, то можеть и лишний трудодень поставить, кто яво там учитывал, сам сабе хозяин. У няво и лошадь была бригадирская и сани или бричка бригадирская, особая. Денег тады не было. Если муж, где подкалымить по найму плотником, вот на эти деньги и справляли одёжу детям. А сами то уж где там, особо не наряжались, не было на это денег. Лишь бы ребятишек в школу спроводить не хуже других. Да на стол надо было чаво собрать, восемь ртов нас было, всех надо накормить. Так то из свояво картошка была, огурцы солили, капусту. Поросёнка выкормишь. Молоко было. Мясца и хватало лишь до поста, а так опять всё лето в самую работу без мяса. А уж сладкого для ребятишек тоже особо не было. Возьмёшь, бывало изредка конфетки «подушечки», поделишь всем по сколько то там, вот и пьём чай с ними. А ребятишки меж собой соревнование устраивали: чай поболе выпить, а конфетки сэкономить. А опять ведь какой-то там чай! Заварки, как теперь, мы и в помине не знали. Вот так вот и жили. В труде, в заботах, а стремления к жизни была. Ребятишки мои хуже других не ходили. Купила я в Черняном швейную машинку и сама шила им одёжу. Выручала машинка хорошо!

- В шессят втором году свекровь померла. Была зима. Мороз! Тада морозы крепкими были, и метель были вон какия. Бывало наметёть из избы не выйдешь. А как вьюга завоет, в трубе слыхать. Окна позамерзнуть, льдом покроются. А дверь откроешь, мороз по полу клубком катится. Щас таких явлений не увидишь: и морозы ослабли, и метелей таких нет. Ну, так вот, померла свекровь, схоронили. Тут уж старый человек, время пришло. А вот через три года к нам такая беда пришла! Дочь Лидушка занемогла. Отправили в Тамбовскую больницу. И полежала там чуть, перед новым годом отправили, а 4 января шессят пятого померла. Врачи признали белокровию. Удар был сильным по здоровью. Сколько слёз пролила. Ни дай Бог детей кому своих хранить. Такое горе непосильное, тяжело выдюжить. А жить надо, других детей надо растить. Бывало кто из них чуть прихварнёть, а уж тут вся душа разрывается. Уж я сказывала, повторюсь, старшая дочка Нина училась в Мичуринске, пришлось её отрывать с учёбы, тяжело мне было. Устроилась она в школу работать. В этот год, когда умерла Лидушка, осенью шестьдесят пятого года собралась Нина замуж. Что же тут поделаешь, жизнь продолжается. Сыграли свадьбу. Радовало меня, что в своём селе вышла. Всё же рядом, на глазах.

- Охо-хо-хо, вся жизнь в заботах. Сколько то там время? Вроде уж и звёзды стали блёкнуть. Либо уж за полночь, а сна нет. Видать уж так и пройдёть вся ночь без сна. Нет, не уснуть мне. Так и буду всю свою жизнь вспоминать. Всё спешили, время гнали, и некогда было назад оглянуться. А тут вот жисть заставила всё перебирать в памяти. Вот лежу и думаю: вроде как и трудная жизнь была.; а вот вспомню всех детей и внуков и радость приходить. Вроде как всё Слава Богу! Вот Лидушка померла, это вот большое горе!

- Тут налоги на сады отменили, в колхозе стали деньги платить заместо трудодней. Вроде, как и легче стало с деньгами. Колюшка в школу пошёл. А уж тут Володя с Петей подросли, окончили по восемь классов и стали учиться в Тамбове; сначала Володя уехал, а потом и Петя. Жили на квартирах. Двоих содержать было трудно: и за квартиру надо заплатить, обуть-одеть надо, на пропитание надо. Там хоть и кормили в столовой при училище, не хватало этого. Володя два года проучился на токаря, стал работать на заводе. После него и Петя выучился на фрезеровщика и тоже стал работать на заводе. Тогда в этом плане был порядок в стране. Выучился, вот тебе рабочее место и общежитие; работай не ленись.

- Да, чуть было не забыла рассказать, как мы стали дедом и бабкой. В шестьдесят шестом году родила Нина сына, назвали Костей. А назвали так потому, что его отца звали Коля, а друзья кликали его Костя. Вот он сына и назвал Костя. Вот я и говорю своему мужику: «Теперь ты стал дедом!» А было ему в ту пору сорок пять лет. «Какой я вам дед!», - стал возмущаться он. – Уж больно не хотел он, чтоб его дедом звали. А потом в семьдесят первом году у них родилась девочка, и назвали её Лариса.

- В начале семидесятых годов жизнь стала повольней. Ребятишки подросли и в работе стали помогать: и на огороде, и на сенокосе. Дед мой даже в ту пору телевизор купил. Купили стиральную машинку, диван мягкий. Дом расширили, пристроили трёхстенку. Крышу перекрыли железом. Летнюю кухню построили во дворе. А тут старший сын Володя с отцом поехали в Киров на заработки, заработали деньжонок, и Володя купил себе мотоцикл с коляской.

- В семьдесят третьем году Петя задумал жениться; а ему в этот года в армию идти. Что же тут делать?! Сыграли свадьбу зимой, а весной его призвали в армию. В этот год младший Колюня окончил 8 классов и поступил в техникум в Тамбове. Его то учить было уже легче. Он и стипендию ещё получал. В эти годы жизнь была, какая то спокойная, не богато жили, но и не бедствовали. У всех была работа, зарплату получали. Старший сын Володя женился и жил в Заречье. Там у него родился мальчик, назвали Алёшкой. Работал он мастером на Лесокомбинате. Там ему квартиру дали. Петя отслужил, устроился работать в Голдымском торфопредприятии шофером, возил директора. Там он и жил с семьёй, и квартиру там получил. Две дочери у него родились: Лена и Марина.

- Колюшка окончил техникум в семьдесят седьмом году и осенью его призвали в армию. Отслужил и после армии тоже устроился работать в Голдыме. Зиму работал там, а потом устроился в Тамбове в милицию.

- Жили все хорошо! И нам с дедом была радость. Все недалеко, в гости приезжали с детьми. И кто же мог подумать, что всё это не навсегда, что всё в жизни поменяется, разъедутся детки по новым местам и придётся мне одной доживать свой век. Хорошо хоть, что телефон есть в доме. Колюшка живёт теперь с семьёй в Сосновке, каждый день звонит, интересуется. Петя живёт в Тамбове, тоже на выходные приезжает.

- Ну вот, Кузя, всё я табе рассказала. А там вон уж и рассвело. Щас мы с тобой чаво-ничаво позавтракаем, печку затопим и зачнём проживать новый день. А там, как Бог пошлёт. Господь нас не оставит…

Николай Чербаев. Сосновка.

Январь 2019.