Рассказ первый.

            Деревня Лесное небольшая. Она раскинулось двумя улицами между лесом и тихой узенькой речушкой Низовой. А иначе, кроме как Лесное, и не могли её назвать, ведь до леса рукой подать, а крайние дома, так те дворами упираются в самый лес. И живут в этой деревне, попросту сказать, хорошие люди. Да и какими им ещё быть!? Сама природа позаботилась о красоте души жителей. Попробуйте, находясь в Лесное, встретить человека с недобрыми глазами – не получится. А выйдешь за деревню, взглянешь, и негде глазу остановиться - даль необозримая. Одним словом – хорошо, вольно на душе!

И живёт в этой деревне человек, (как вы думаете, какой? да тут и думать не надо), такой же добродушный и даже очень интересный и зовут его легко и просто – Михалыч. Ну, правда, ведь легко, - Михалыч.  Оно, вроде, как и не отчество ему, а уже именем стало. Михалыча все знают и говорят о нём так: «Уж больно он рассказчик способный, потешный такой.  Ведь сколько знает весёлых историй, да так умеет рассказать, что живот от смеха надорвёшь. А уж на выдумки такой мастак!».

Мне пришлось побывать в этом дивном местечке в сентябре. Стояла сухая тёплая погода, одним словом – золотая осень! Тут я и встретился с Михалычем.

Обменялись рукопожатием. Познакомились. Он так и представился – Михалыч. Вроде бы всё серьёзно, разговариваем, а смотрю на него, и видится мне на его чуть вытянутых губах улыбка. Про себя думаю, - ведь не смеётся же, нет причины, а улыбка есть. И глаза тоже улыбчивые, по бокам глаз морщинки на коже, как лучики разбегаются. Взгляд открытый, доверчивый. Прошло пять минут, как встретились, а кажется, что знакомы давным  давно. Вот она, думаю, добрая душа русского деревенского человека. Эх, быть бы на земле всем такими! Да видно не положено, так Богу угодно.

- Михалыч, - обращаюсь я, - будь добр, расскажи что-нибудь.

- Оно, конечно, можно, - со смущением начал он.

- Давай присядем на бревнышки, - предложил я.

Мы присели на бревно возле палисадника, поверхность которого была отшлифована до блеска, как мне думается, не одним десятком задних мест любителей послушать Михалыча. Да и сам он, видно, любил посидеть на этом брёвнышке. С этого места видно всё, как на ладони: и дома крайней улицы, и луг, и речка.

Мой собеседник достал из кармана пиджака кисет, курительную бумагу, и стал свёртывать что-то наподобие сигары. Я удивился.

- Слушай, Михалыч, ведь цивилизация, сейчас столько разных сигарет?

- Оооо, нет, -  протянул Михалыч, подтвердив важность своего произношения, указательным пальцем, приподнятым вверх к виску. Тут всё другое: и вкус, и запах, и удовольствие.

- Да, вот тебе и история с табаком, -  глядя на кисет, оживился Михалыч и начал рассказывать:

- Живёт на нашей улице дед Митрофан. Хороший такой старичок, доверчивый, участник войны. Ну, вот я и решил однажды подшутить над ним. Шутка такая не злая, вреда никакого. Прихожу я к нему и говорю, - дед, что же ты сидишь дома? А что такое? – спрашивает он. Да как же так, в сельповском магазине всем участникам войны махорку дают бесплатно, аж по целому ведру. Да нуууу, - удивился дед, - а я и не знал. Так давай, спеши, не успеешь, - торопил я его.  Дед Митрофан схватил ведро и засеменил к магазину. Лексевна, - командным голосом позвал продавца. А ну ка, Лексевна, отдавай положенное, сыпь в ведро. Что тебе насыпать – то, дедунь? – спрашивает продавец. Как что, махорку сыпь, раз положено, потому как я являюсь участником войны. Да ты что, рассмеялась Алексеевна, кто ж тебе такое сказал, нет никакой махорки. Ну, Михалыч, ну, Михалыч,  возмутился Митрофан, попадись сейчас, ведро на голову одену. Это надо ж так придумать. Вот потешник, и как только сооброжалка то у него дошла до этого, громыхая ведром, удалялся дед. Бабка Матрёна, раскрыв беззубый рот, тряся челюстью, как трясогузка хвостом, с удовольствием смеялась над оплошностью Митрофана, выдавая бесконечные звуки: ки-ки-ки. А я уж старался в этот день не встречаться с ним.

- А вот ещё, - с присущим артистизмом продолжал Михалыч, то, садясь, а то вскакивая с бревна. Вооон зелёненький домок с коричневой крышей, - спрашивает меня, - видишь? Так вот, в этом домочке живёт бабка Дуня. Она всю свою жизнь, сколько помню, разводит кур и гусей. Иду я как-то с рыбалки, а она в огороде. Баб Дунь, - спрашиваю, - ты давно в огороде? Да уж, поди, часа три как тут, - отвечает. Ну вот, а я на речке был (стараюсь говорить быстро, чтобы не сразу сообразила). Смотрю, а твои куры поплыли на ту сторону. Переплыли речку, и пошли дальше. Как же они обратно то, баб Дунь, ведь они плавать - то не умеют.  Бабка Дуня, не долго думая, бросила тяпку, и бегом к реке. Выбежала за огород на лужок, а её куры ходят спокойно травку пощипливают. И только тут поняла мою шутку. Но не обиделась, а всё удивлялась своей несообразительности. Ну, Михалыч, ну как же это я так, а? Вот старая. А тут смотрю, кричит мне вслед. Эй, Михалыч, я вот, что думаю, как туды плыли, так пусть плывут и оттудыва. Довольная остроумным ответом, она снова пошла в огород..

- А вот ещё история, с той же бабкой Дуней, - разошёлся Михалыч, прохаживаясь вдоль бревна, выпуская из ноздрей струйки пахучего дыма. Я уже говорил, что она разводит гусей. Так вот. Иду я как-то мимо её дома. Она сидит на крылечке. Здравствуй, говорю, баб Дунь! Она – Здравствуй, Михалыч! Баб Дунь, - говорю, - что же ты сидишь то, а? Ты видела, твои гуси все как один сидят на березе за огородом. Дело то к осени, ведь неровен час улетят с дикими на юг. Да ты что, Михалыч, спохватилась она. Подскочила баба Дуня и бегом к берёзе. Смотрит, а на берёзе грачи сидят, а гуси её в низинке у болота дремлют на солнышке. Ой, старая я старая, - ругала себя баба Дуня. Сколько раз он меня обманывает, потешается, а я всё верю. Но зла на меня никогда не держала, - затягиваясь самосадом, - продолжал Михалыч. Так я не со зла, как бы оправдывался он передо мною, а получается смешная история.

            Посидели мы с Михылычем на бревнышке, ещё поговорили кое о чём и на этом расстались.

- Ты это, - крикнул он мне  в след, - будешь в наших краях, заходи, поговорим, у меня есть что рассказать.

Рассказ второй.

В следующий раз мне пришлось побывать в Лесное зимой. Не мог я терпеть длительной разлуки с этими местами. И вот я иду по заснеженной улице деревни. Конечно же, тут никогда не чистят снег грейдером, откуда ему  взяться. Но оно может и к лучшему (для меня), как-то естественней. Справа возвышается сосновый лес с большими охапками снега на зеленых лапах. Слева между усадьбами просматривается белоснежная равнина луга. На усадьбах притихшие, с нахлобученными снежными шапками сады. Над крышами домов, пробиваясь сквозь морозную синь, вьются столбики дыма. Прохожие встречаются редко. Почуяв чужака, начали лаять собаки. То тут, то там заскрипели ворота – любопытные жители выглядывали со двора, пытаясь рассмотреть незнакомца.

Остановившись у друга, я запланировал провести в Лесное выходные дни. Хотелось побродить по лесу, сходить на рыбалку и, конечно же, встретиться с Михалычем.

Седые тени зимнего вечера повисли над деревней. В небе появилась тонкая полоска нарождающегося месяца, а рядом с ним засветилась маленькая яркая звездочка.

Я вышел на крыльцо, глубоко вдохнул морозного бодрящего воздуха и отправился в гости к Михалычу. Под ногами поскрипывал снежок.  На душе возникало ощущение зимней сказки: морозец, месяц, мерцание звезд, скрипучий снежок! Хорошо!

Окна дома Михалыча светились тускло-желтоватым светом, пробивающимся сквозь шторы. Ступени порога под моими ногами громко заскрипели, нарушая морозную тишину вечера. Долго ждать не пришлось. На стук в дверь  хозяин отреагировал быстро. И вот я уже в уютной, тёплой деревенской избе. Из приоткрытой дверцы печки слышно, как потрескивают паленья, языки пламени тенями прыгают по стене напротив.

- Ну, здравствуй, Михалыч, - поприветствовал я, по дружески протягивая руку.

- Проходи, очень рад, - засуетился Михалыч. Может чайку с мороза, а?

- Можно и чайку, - охотно согласился я, представляя себя за этим приятным занятием возле печки.

Мы уселись напротив приоткрытой дверцы. Я с удовольствием смотрел на огонь, безжалостно пожирающий трескучие дровишки, а Михалыч, как обычно, принялся за изготовление самодельной сигары.

- Ну, что, Михалыч, - обратился я, - рассказывай о своих похождениях.

Улыбнувшись, мой собеседник, глубоко затянулся своей сигарой, выпустив косматое облако дыма, которое тут же исчезло в огненном горле печи.

- Ну, так вот, - начал он, - дело было зимой, кажись в январе, после Нового года. Решил я разыграть бабку Дуню. Нарядился странником: надел старую шапку, шубу, вывернутую овчиной наружу, валенки, прицепил нос с очками и усами (такая новогодняя маска), взял в руки палку и пошёл. На дворе стемнело. Подхожу к дому, а дверь открыта (была бы закрыта, может, и не впустила бы в дом, ведь одна). Захожу. Мир вашему дому и перекрестился на образа. Бабка Дуня, как щас помню, вытаращила глаза и не сморгнёт. Пусти, - говорю, - странника ночевать, а сам присаживаюсь на лавку. Бабка Дуня, как ужаленная, вскочила, да как закричит не своим голосом: «Нет, нет у меня места, да и одна я, уходи, иди вон к Митрофану через дом от меня, он мужик, ему не страшно». А я ей – да ладно, лягу вот на лавку, до утра, - и ложусь. Бабка Дуня схватила кочергу у печи и на меня. Да, - подумал я, - шутки плохи, надо уходить. Так-то она добрая старушка, но испугалась видно крепко странника, ведь одна живёт.

- Пошёл к Митрофану. Стучу. Хто эт там, кому не спится? - пробубнил дед за дверью. Открой,  говорю, впусти странника, ночь застала. Громыхая засовом, дед открыл дверь. Откуда будешь такой?, спрашивает. Да с Верхней Лесной, отвечаю. Штой-та я там такого не видал, задумчиво проскрипел Митрофан. И тут же сам себе ответил, да коли всех то, узнаешь. Ну, садись, мил человек, поешь, что Бог послал. Дед поставил картошку, нарезал сала и, к моему удивлению, - бутылку самогона. Выпили мы с ним по маленькой, закусили, покурили. Ещё по маленькой. В третий раз дед Митрофан не стал, а я ещё долбанул. Ага, чувствую, в голове зашумело. Покурили, а я ведь в шубе сижу и шапке, тепло в доме, меня и разморило. Да ладно, думаю, была, не была, взял да и скинул с себя весь маскарад. Давай, говорю, дед ещё выпьем. Дед Митрофан глянул на меня и потерял дар речи. Смотрю, стал приходить в себя и рукой что-то шарит за своей спиной. А это он костыль свой искал. Схватил костыль и на меня. Ах ты, мошенник, говорит. Не так жалко сало, как бутылку. Схватил я в охапку шубу и бегом на улицу. Дед за мною следом – ах ты мошенник, вот я тебя…

На следующий день думаю – как же мне отомстить деду Митрофану, ну очередной шуткой конечно.  И придумал. Пошёл я к бабке Дуне. А она то не знает, что это я вчера к ней приходил, ведь не узнала меня. Стала рассказывать, как к ней ночевать просился странник.  А я ей, - ты бы отослала его к Митрофану. Я его и отослала туда, говорит мне, и дорогу ему указала кочергой. Так вот в чем дело то, загадочно протянул я. А что такое?- спрашивает баба Дуня. Раскрыла широко рот, как - бы приготовившись, тут же проглотить информацию. Это оказывается, с каким то странником вчера дед Митрофан напился до белой горячки. Вот оно что, с важностью сделал я заключение. И что же?- заволновалась бабка Дуня. А вот и то, придёт вот так к тебе с дурной головой, да натворит дел. Ты вот, что, - говорю ей, - не впускай его в дом, если придёт за чем-либо, пока у него с умом не наладится.

Только я за дверь, а бабка Дуня загремела всеми возможными засовами. Иду по улице мимо дома Митрофана. Он стоит, курит. Подхожу. Ты, говорю, дед Митрофан уж прости меня за вчерашнее, не со зла я ведь, сам знаешь. Знаю-знаю, только если б я узнал тебя, разве я б поставил бутылку. Ведь хотел, говорит, странника угостить, Богом посланного, а тут ты. Ну, дело прошлое, заулыбался Митрофан, ловко ты меня. Закурили. Я тяжело и грустно вздохнул. Что так, тяжко после вчерашнего?- с сочувствием спросил дед. Да нет, говорю, что-то  бабка Дуня совсем плохая. С утра ещё выходила, а сейчас закрылась, я не достучался. Как бы она это, того…. Чего того, чего того?- затопал дед на месте. И не долго думая, зашустрил к дому бабки Дуни. Я не спеша, пошёл следом. Опираясь на костыль, он невероятно быстро оказался на крыльце, и начал колотить ногами и кулаками в дверь. А я наблюдаю со стороны.. Мне видно, как бабка Дуня выглянула из-за шторы и снова спряталась. Дуня, Дуня, хрипел Митрофан, как простуженный. Неуж-то и вправду…. Когда дверь безнадёжно зашаталась на петлях, готовая вот-вот соскочить, бабка Дуня выбежала на улицу через заднюю дверь со двора и с криком – караул – побежала вдоль улицы, а, увидев меня, - ко мне. Дед Митрофан смотрел на неё в растерянности, потом перевёл взгляд на меня и, подняв над головой свой костыль, пошёл в наступление. Бабка Дуня со словами – Спаси Господи – стала прятаться за меня. Глядя на Митрофана, я понял, что мне медлить нельзя, надо уносить ноги. Как бабка Дуня и дед Митрофан приходили в чувства, я не видел. Но я долго старался избегать с ними встречи.

Дрова в печке сгорели, угли поблекли. Михалыч вышел проводить меня на крыльцо. Я уходил, а в ночи  ещё долго светился огонёк – Михалыч курил очередную свою сигару.

Рассказ третий.

Наступила весна! И вновь меня потянуло хоть на денёк или два съездить в Лесное, посмотреть истинное пробуждение природы. Разлив уже закончился. Речка вошла в берега, оставив в низинах на лугу прозрачные лужи талой воды. Почки верб, похожие в пору цветения на пушистые заячьи хвосты, отцвели, выпустив нежные зелёные листочки. Со всех сторон слышится беспрерывный гомон птиц. В таком оркестре сразу не разберешь, кто на каком инструменте играет, разве только отчётливо слышны басы беспокойных ворон. Бесконечная синева простора сливается с лазурью неба, превращаясь в одно целое. Тёплый ветерок доносит волнующий душу запах весеннего леса. Смотришь на всё это и не насмотришься, дышишь  и не надышишься. Одним словом – весна!

Приятно было бы в это прекрасное время встретиться с хорошим человеком и я, конечно, отправился к своему старому знакомому – Михалычу.

Так я и представлял себе нашу встречу – Михалыч сидит возле дома на своём излюбленном месте – на брёвнышке и покуривает, щурясь от яркого весеннего солнца. Увидев меня, он по  детски обрадовался, подскочил с бревна и, сделав несколько шагов навстречу, по дружески обнял.

- Здорово, здорово, Михалыч, - похлопывал я его по плечу. Как зимовал, как здоровье?

- Да вот, как видишь, перезимовал, вот только что-то прибаливать стало сердечко.

- Эх, Михалыч, - посочувствовал я, - бросил бы ты курить.

Мы присели на бревно и Михалыч, не изменяя своей привычке, стал снова закуривать. Закурил и, не дожидаясь от меня вопроса, предложил послушать очередную его шутку. Конечно же, я охотно согласился.

- Ну, так вот слушай, - начал Михалыч.  Топлю я как-то в субботний день баньку. Хорошо так на улице: тихо, солнце пригревает, дымок из трубы. Сижу я, значит, на своём брёвнышке, покуриваю. Идёт мимо меня бабка Дуня. Ну, я ей и предложил помыться у меня в бане. Назначил ей время на 6 часов вечера. Согласилась бабка Дуня и пошла готовиться. Смотрю, дед Митрофан идёт. И тут у меня возник  замысел, как подшутить над ними. Дед Митрофан, - говорю,- не хочешь ли ты у меня в баньке помыться? Благодарю за приглашение, не откажусь,  ответил Митрофан. Ага, думаю, клюнуло. Ну, тогда, - говорю, - приходи сразу после 6 часов вечера и в баню иди, там свободно будет. Подошло время. Я наблюдаю. Бабка Дуня без опозданий пошла мыться. Прошло минут 10 или 15, идёт Митрофан. Иди,- говорю,- дед Митрофан, мойся, пар там хороший и жарку есть кому поддать. Как это есть кому? – засуетился дед. Да это я так ни о чём, ты иди, иди.  Дед пошёл. Я стою поодаль, наблюдаю из-за угла забора. И вдруг картина, которую я себе и представлял: выбегает дед Митрофан, как ошпаренный, весь в облаке пара, а вслед ему летят его веник, шапка и шубейка. Собрал дед свои пожитки и зовет меня. А я что, разве мог я ему на глаза попасть, я конечно же с глаз долой. Ушёл дед Митрофан, и я - к себе домой. Бабка Дуня помылась – и ко мне. Ты что, говорит, Михалыч, удумал, а? А что такое, баб Дунь? – спрашиваю. Ты это зачем в баню прислал Митрофана. Да не присылал я его, говорю. Он, наверное, сам проследил за тобой. Ну, уж с ним то я разберусь, с ним-то я разберусь, пыхтела баба Дуня.

- Ну, и что разобралась? – спросил я.

- Да, рассказывали, как она пришла к нему домой и стыдила его, не давая ему, слово вставить, пока сама не выговорилась. А когда запас слов и духа иссяк, и она замолчала, тут дед Митрофан и рассказал всю правду. Успокоились, посмотрели друг на друга и рассмеялись. Ну, и меня, конечно, неприличными словами потом не забыли отблагодарить. А всё же зла не таят. Встречаемся, разговариваем.

Я решил сходить побродить по лесу и, попрощавшись с Михалычем, ушел. Ну, разве ж я знал, что эта была наша последняя встреча, а она оказалась действительно последней.

Я уехал из Лесное на второй день. Дела, заботы не позволили мне в течение всего лета съездить туда. Только в конце лета смог вырваться из плена городской жизни и поехать в село. Добравшись, я сразу же решил заехать к Михалычу, а уж потом к своему другу, где обычно гостил. Подхожу к дому, и вдруг мной овладело какое-то неприятное чувство. Я сразу же обратил внимание, что бревно, на котором мы когда-то сидели, обросло травой, тропинка к дому тоже заросла, а на двери – замок. Над самым веселым местом, как мне казалось, где Михалыч рассказывал смешные истории, вдруг понависла какая-то грусть, скорбная тишина. За спиной я почувствовал дыхание и понял, что этот невидимый мне человек, должен сообщить неприятную весть, а потому не оборачиваюсь, жду. Учащённо и сильней забилось сердце.

- Вот уже два месяца, как схоронили, сердце прихватило. Вот тут на бревнышке и обнаружила его бабка Дуня.

Я повернулся и увидел старика, опирающегося на клюку. Догадался, что это персонаж рассказов Михалыча - дед Митрофан.

- Хоть и донимал он нас своими шутками, а всё ж безвредный был человек. Веселил деревню. Скучно без него стало. Горюем мы по нему, ох как горюем. Могилка его там, крайняя справой стороны. Кладбище небольшое, найти нетрудно, -  дрожащим голосом, со скорбью в глазах, сказал дед Митрофан и, попрощавшись, пошёл дальше.

Н. Чербаев.  Сосновка. 2013 г.