Рассказ

(односельчанам посвящается)

            Каждый из нас, я думаю, каждый, обязательно через свою память делает возврат в прошлое. И чем больше нам становится лет, тем этого прошлого становится больше. Почему-то все чаще и чаще вспоминаются далекие детские годы. И только теперь нам становятся особо интересными какие – то эпизоды из той жизни. А тогда, в детстве, мы на них просто не обращали внимания.

                        Родился я и вырос в селе. Да, именно, в селе. Есть поселения, которые называют деревней, но это такие, на территории которых не расположены здание сельСовета (так объясняли в Советские времена). А старожилы объясняют, что селом называли, потому, что там располагалась церковь. А церковь в нашем селе была, которую в 30-е годы сожгли. Говорят, сожгли комсомольцы. А там кто знает...? Церковь, говорят, была деревянная, высокая и красивая. Лесополос на полях в ту пору не было, и всё пространство представляло собой просторные степи. Говорят, с колокольни той церкви, можно было увидеть Сосновку. Село наше большое. Оно расположено вдоль реки Цны на 7 км.  Улица с названием Центральная и составляет основную его часть. Название Центральная улица получила в Советские времена, а так улица делилась на четыре части: Новый Тамбов, центр, Поповка и Гужовка. Есть и другие улицы, поменьше, они расположены ближе к реке. Называются они: Кочетовка, Ракша, Бугрище и Второе Бугрище. А село наше называется Перкино. Кто и когда так назвал его доподлинно неизвестно. Разные предположения имеются по этому поводу. Одна из версий такова. На противоположном берегу реки, ближе к лесу расположена деревня Заречье. Говорят, что Заречье, более древнее поселение и люди переселялись, как бы перекинулись, через речку и образовали новое поселение Перекино. Со временем в произношении вторая гласная была утрачена и так село стали называть Перкино.

            В этом селе родились и выросли мои деды, бабушки, родители, братья и сестры. Весь наш род – Чербаевых из Перкино.  Я ничего не знаю о своих предках.   Мои близкие родственники тоже о них ничего не знают. Вот так, как-то не приходило в голову узнать о них. А теперь и не у кого. Да и вырос я без дедушек и бабушек. Они умерли, кто до моего рождения, а кто сразу после рождения. Не с кем было и поговорить о прошлом. Как я завидовал свои друзьям, у которых были бабушки и дедушки. А кто мог, что-либо рассказать о прошлом нашего рода давно умерли. Немного слышал о дедушке, об отце моего отца. Говорили, что он был сухощавый, высокого роста и была у него рыжая борода.  Почему рыжая..? В нашем роду рыжих нет. Умер мой дед незадолго до войны. Но зато я знаю его могилу. Когда я бываю на кладбище, то обязательно ее посещаю и ухаживаю за ней. И  немного помню бабушку, мать моего отца. Звали её Матрена Емельяновна. Помню, у нее не было одного глаза. Больше ничего о ней не знаю. Умерла она, когда мне было всего года четыре. Родители мои тоже умерли. Они были простыми крестьянами. Были членами колхоза и работали всю свою жизнь в колхозе. Родили и вырастили пятерых детей. Я родился последним. Сестра Лида умерла в 16 лет в 1965 году.  Усадьба и дом наш давно опустели.  Свое село я посещаю часто. Захожу в родительский дом, бываю на кладбище, проезжаю по улице села и вспоминаю прошлое.    О прошлом напоминает здесь всё: озеро, речка, какое-нибудь здание, дерево и даже воздух. Например, весенний воздух под теплым солнышком обязательно напомнит о чем–то, что взволнует сердце и защемит под ложечкой в груди. И так захочется возвратить назад всё то, о чем вдруг вспомнилось и станет ещё грустней оттого, что прошлое не вернуть.

            От государственной трассы (по-нашему госдороги) до моего села около 2-х км. По пути в село, слева от дороги расположено озеро Святое. Почему оно так называется, имеются только предположения. Говорят, что когда-то очень давно на том месте была церковь, которая провалилась и образовалась впадина. Отсюда и название озеру - Святое. Но эта легенда никогда не находила подтверждения. Да и мало в это верится. В этом случае обязательно были бы свидетели. Озеро очень глубокое. Я никогда не пытался в детстве нырять до дна на середине, а многие – пытались и дна не доставали. На глубине вода холодная, там постоянно бьют родники. Озеро расположено, как бы в чаше. Оно имеет продолговатую форму с высокими берегами. Раньше не было, а теперь вокруг озера растет березовая роща. Роща – это дело заботливых рук, ныне покойного, председателя колхоза Толстова В.И. А во времена становления колхозов, на его берегу располагались колхозные конюшни и кирпичный завод. В пору моего детства мне еще довелось увидеть,  сохранившиеся развалины строений. Это были длинные риги (у нас называли рыги), покрытые соломой. Они предназначались для сушки кирпичей. В детстве мы много времени проводили на озере. Летом там были прекрасные места для купания. В озере водились красные караси и раки. Позже карась стал перерождаться, и появились – белые.  Местные жители рыбачили с бреднем. Я помню, как попадалось много рыбы. Мелкую  рыбу даже отпускали обратно в воду. Рыбная ловля бреднем явно шла на пользу озеру, так как бреднем очищалась прибрежная часть воды от тины.  Мы – пацаны, тоже бывало, что целыми днями рыбачили. Строили мостики, чтобы было удобно сидеть и ловить. А то забредешь по колено в воду, и так было неудобно. А ведь хочется подальше забросить леску,  вот и стараешься поглубже забрести. Подвигаешься в глубь, подвигаешься и намочишь штаны. А в мокрых штанах неуютно на утренней заре. В воде – то ногам тепло, а сверху – над водой, прохладно. Другое дело на мостике: сухо и удобно. Если у кого-то не ловились караси, то сравнивали глубину лески на удочке у того, кто ловил. Детская наивность. Думали, что от этого зависит клев. Наловишь карасей и идешь домой через село, чтобы видели, а если нет, то прошмыгнешь во двор по огороду. Стыдно было идти без улова.

            Увлечешься рыбалкой, так и ходишь каждый день. Ранним утром еще прохладно, туманная свежесть неприятно проникает под рубашку, ноги мокнут в холодной росе, хочется спать, одолевает зевота, а все - равно идешь в надежде на удачу. Удочки, конечно, были самодельные. Удилище вырезали из орешника, а лески, поплавки и крючки, в основном обменивали на старье у «лохмотника» (так у нас называли человека, который проезжал по селу на лошади и всё это обменивал на старые вещи). В других местах его называли старьёвщиком. Принимал он всё ненужное: старую одежду, тряпки, медные и чугунные предметы, а за это мы выбирали, кто свистки глиняные, кто снасти для рыбалки. Откроет «лохмотник» деревянный сундучок, а там…! Глаза разгораются. Но он строго отмеривал метраж лески по краю сундучка – 1 метр. Принесешь побольше, побольше и отмеряет. Когда он ехал по селу, то со всех концов можно было слышать ребячий крик – лохмотник едет, лохмотник едет. Тут уж быстрее, чтобы успеть, начинаешь суетиться, искать старые вещи. Его лошадь, привычная к частым остановкам, шла медленно, понуро опустив голову.

            У нас на погребе (так назывался сарай, где был погреб) лежало зимнее пальто. Оно было ненужное и, потому его использовали, чтобы накрывать зимой творило (так назывался лаз в погреб). Я схватил это пальто и бегом к «лохмотнику», хотел что-нибудь приобрести. Лохмотник, суховатый, маленького роста, с реденькими рыжими усиками, тоненьким женским голоском прозвенел: «Нет, это не пойдет, оно слишком хорошее. Я такое не возьму. «Пусть придут родители» - дернув вожжами, поехал дальше. Но моих родителей дома не оказалось. А другим ребятам повезло, у них были старые вещи и, он их принял. Как же мне было обидно. Я с грустью смотрел на пальто и злился, что оно в хорошем состоянии, но я не смог убедить «лохмотника», что оно совсем ненужное. Так он пальто и не принял и, я с мокрыми глазами понес его обратно.

              Ходили на рыбалку мы с битончиками (так называли у нас бидоны) из пластмассы. Когда в них наливали воду, то было видно сколько её. Пошли мы на рыбалку с другом Володей. Я его обязательно должен был разбудить, потому, что его мать никогда не будила, а сам он встать не мог. Я сам вставал от звонка будильника, а он не мог, да и будильник ему заводить не разрешали, чтобы других не будить. Я знал, как открыть в их доме дверь – дергая за веревочку. Такой засов придумал сам Володя, чтобы я мог войти. Проходил в дом и будил Володю. Он взял пластмассовый бидон, банку варенья и батон. Мы всегда брали с собой поесть. Иногда засиживались на рыбалке до поздна. Не клюет, а поймать хочется, вот и ждешь клева. Так и в этот раз. Клев был плохим, и мы мало поймали карасей. Володя поймал всего трех. Зато съел всё варенье и батон. Я мог пройти к себе домой через огород, а ему надо было идти по селу. Стыдно было идти без рыбы. Тогда Володя налил полный бидон воды, так как верхний ее край через стенку бидона просвечивался, он решил, что прохожие подумают - у него полный бидон карасей. Так и принес домой бидон воды с озера. Из-за того, что мало поймал карасей, его мама стала упрекать: «Больше не пойдешь на рыбалку».

            Вова был моим самым лучшим другом. Он был физически слабее меня и в учебе отставал. Не то, чтобы ленился, уроки систематически готовил, но учеба как-то давалась ему с трудом. Если кто-то пытался его обидеть из наших сверстников, то я всегда защищал его. Вот так однажды я его и защитил…? Вова мне пожаловался, что его обидел Коля Летунов.

            - Да-а-а, вот это задача, - подумал я.

            Ведь Коля старше нас всех. Но я всё же решился с ним «разобраться». Как я должен был «разобраться» пока не представлял. Я понимал, что поколотить его физически не смогу, но поговорить с ним всё же отважился. Вова стоял в стороне, а я подошёл к Кольке и стал выяснять: «Ты за что ударил Вову?» - спросил я и подошёл совсем близко. Колька не долго думая «звезданул» мне кулаком по голове и кинулся убегать. Я побежал за ним, но не догнал.  «Вот и разобрались», - почесывая лоб, сказал я Вове.

            Не покидали мы озеро Святое и в зимнее время. Так как берега высокие, то здорово было скатываться на лыжах. Делали трамплины и катались на лыжах и санках. Домой приходили мокрыми и уставшими. Поешь. От еды и тепла разморит так, что щеки пылают жаром и - в сон. Залезешь на печку и спать.

            Рыбу ловили в озере и зимой. Там водилась мелкая рыбешка, которую по названию озера так и называли - святовская. Её не надо было чистить. Она была по размеру с морскую тюльку. Вырубали большую прорубь и опускали сетку – ловушку. Попадалось много рыбы. В селе был рыбак – высокий с облезлым, похожим на обгоревшее, лицом дядя Вася, он эту рыбу возил по селу на деревянных санках и продавал по двадцать копеек за кружку. Покупали и варили, как кашу.

            Наши огороды и озеро разделяет колхозное поле (теперь не существует колхоза). На краю поля, ближе к огородам, есть местечко, где копали глину для домашних нужд. Это местечко почему-то назвали Бобыльщиной. Никто из нас этому названию не придавал значения. Почему оно так названо я не знаю и никто, наверное, не знает. Может от слова бобыль. Но при чем тут бобыль…? Но зато мы на том месте  много проводили времени. Ранней весной, после таяния снега, в канавках стояла чистая и теплая вода, и мы там открывали купальный сезон. В озере вода холодная, а тут прогретая солнцем. Устраивали там разные игры, строили шалаши, варили картошку на костре. И еще, именно это местечко, мне напоминает приход весны. Ни разлив реки по широкому лугу, ни ледоход, а именно это местечко-Бобыльщина. Как-то весной, я увидел такую картину: снег полностью стаял, все ямы, и канавки на Бобыльщине заполнены чистой талой водой, вокруг нежно-зеленая травка, воздух по-весеннему чист и свеж, ласково светит солнце, в безоблачном голубом небе летит светлой точкой самолет, оставляя за собой след белой полосой, а в луже, в чистой воде женщина полощет белье.  Было мне тогда всего лет шесть или семь. Зачем я тогда пришел на Бобыльщину не знаю, но был я один. И вот эта картина мне врезалась в память на всю жизнь. Она мне и напоминает о приходе весны в наше село. Светлой, теплой, легкой с волнующим запахом оттаявшей земли. Мне кажется, что с той поры и солнце, и небо, и воздух стали другими, будто их заменили, а те солнце, небо и воздух остались в прошлом.

            Наш огород теперь зарос сорной травой, некому его использовать. А раньше он кормил нас. Да и многие огороды в селе в таком состоянии. Я стою на меже, да её и межи то теперь нет, соседние огороды тоже заросли бурьяном. Огород был ухоженным. Под осень его удобряли навозом, а весной разбрасывали навоз и пахали. Земля была плодородная и легкая. Во время уборки урожая на огородах повсюду горели костры – пекли картошку. Вкусная была: с запахом дымка, с поджаренной корочкой. Нежную кожицу картошки и чистить не надо было, ели всё целиком. Дым огородного костра…! Его не перепутаешь ни с каким другим. Он пахнет особенно – жженной картофельной ботвой. Этот запах и теперь волнует и напоминает о прошлом. Вспоминается пора уборки картошки: повсюду на огородах люди, гужевые повозки, мешки с картошкой и вороха тыквы, какие-то крики и, конечно, дым костров. Собирались у костерка и с аппетитом ели печеную картошку нового урожая. Родители, разламывая картофель делали заключение – рассыпчатая, или нет.

            Вообще запахи имеют свойство напоминать о прошлом, и заставляют волноваться и защемит сердечко. Да, бывает такое, почувствуешь запах, и напомнит он о чем-то и так защемит, так защемит, аж до слез и жалко становится о невозвратном прошлом. Ну, например, запах резины мне всегда напоминает о новых резиновых сапогах, которые мне купили в детстве. Какое было счастье - обуть новые резиновые сапоги, в которых я безбоязненно мог пройти по лужам и даже влезть в грязь. Мы – пацаны, друг перед другом лезли в этих сапогах в грязь, показывая, кто может глубже войти. А когда сапог засасывало, то нога выскакивала из сапога и опускалась в жижу. Тогда вприпрыжку на одной ноге добирались до ближайшей лужи, чтобы прополоскать носки и помыть ногу.

            Или запах парного молока. Он напоминает вечер, деревню. Коровы, поочередно покидая стадо, заходят на подворья, цепляясь раздутыми боками за ворота. Мать выходит с подойником, моет вымя и начинается вечерняя дойка со струями теплого молока, ударяющими о дно подойника. Подойник, стоящий на лавке с вспененным молоком, и мать, процедив его, наливает в кружку, и обязательно заставляет выпить эту кружку молока.

А запах свежескошенной травы…?! Как он пронизывает всё тело, как он будоражит чувства, а…?!

            Наш дом расположен по счету третьим от переулка слева при въезде в село. Первым зданием являлась почта. Старинное кирпичное здание. Оно небольшое и досталось Советской власти от зажиточных людей. Здание было поделено: в одной половине располагалось почтовое отделение, а во второй – квартира участкового уполномоченного. И то и другое в результате получились тесными. О моем детстве почта напоминает своим подвалом и служащими этого почтового отделения. Со двора был вход в подвал. Двери не было, и вход был свободен. Ничего особенного в том подвале не было. Там было  темно и пахло сыростью. Но мы, преодолевая страх, иногда заходили туда. Там были свалены ненужные почтовые документы, которые от влажности становились сырыми. А мы их там переворачивали, просматривали, хотя ничего не понимали, для чего они и зачем. После посещения подвала приятно было выбраться наверх под теплое солнце. Этот сырой, затхлый запах подвала отложился в моей памяти и тоже стал частью воспоминания о прошлом. Впереди здания был палисадник, в котором росли кусты акации. В пору созревания стручков, мы их срывали и делали свистки. А ещё в этих кустах было видимо-невидимо воробьев. Особенно ранним утром, на восходе солнца там стоял такой воробьиный гвалт…! Так воробьи радовались восходу солнца и теплому летнему утру. Интересно было зайти в помещение почты. За стеклянной витриной было много значков и открыток. Тогда открытки и значки выпускались в ознаменование каждого Советского праздника. Символика на значках, для меня представляла какую – то загадочность. Я по долгу рассматривал значки, и грустно было, когда не мог купить хоть какой – то. Иногда появлялась возможность, и мы покупали значки, навешивали их на рубашки и показывали друг другу. Завидовали друг другу, если не было значка, как у товарища.

            Главным атрибутом помещения почты были её служащие. Заведовал почтой сухощавый, высокого роста Иван Егорович. Его лицо в основном имело вид угрюмого человека. Жил он одиноко. От того, наверное, и было у него не весело на душе. Его домик стоял на краю улицы «Бугрище» крайним к реке. Когда была прохладная и ненастная погода, он шел поутру на работу в длинном черном плаще, в яловых сапогах и фуражке. В этой одежде он и запомнился мне. Да его и увидеть можно было только утром, идущим на работу, и вечером – с работы.  На рабочем месте он беспрерывно курил папиросы, от того помещение почты было насквозь прокурено. В помещении было как-то мрачно и не совсем уютно. Помощником у него был улыбчивый, постоянно носящий  очки, дядя Леша, который также не вынимал папиросу изо рта и был большой любитель спиртного. В отличие от Ивана Егоровича, он был более общителен. Мне казалось тогда, что только эти люди, и никто другой не мог работать на почте. Без них, казалось, и не могла бы существовать почта. Как единый организм: пахнущее папиросным дымом помещение, открытки, конверты, значки, газеты, посылки и Иван Егорович с дядей Лешей.

            Бывал я и в квартире участкового уполномоченного. Квартира состояла из одной комнаты и жил в ней участковый дядя Леша с женой  Любой и сыном Валерой, он на год старше меня. Их быт   отличался от нашего - тем, что в квартире была вертушка – телефон с ручкой. Чтобы куда-то позвонить, надо было повертеть ручку и на том конце могли соединить с нужным номером. Тогда ведь не было ни у кого телефонов, а у них был такой – служебный. И еще у них был радиоприемник в деревянной оправе и, когда он работал, то в нем мигал огонек. Находясь в квартире участкового, я с восторгом смотрел на эти чудо-вещи и завидовал другу Валере. Особенно мне запомнились сигналы радио «Маяк». Теперь таких сигналов нет по радио. Радио «Маяк» длительное время вещало передачи, и его сигналы мне всегда напоминали квартиру участкового. Еще у них в сенях стоял керогаз. У нас была керосинка, а у них керогаз. И мне казалось, что керогаз это что-то более совершенное и необычное. Тетя Люба угощала меня картошкой, пожаренной на том керогазе, и я с удовольствием ел ту картошку. У Валеры была вельветовая куртка с замком спереди. И я ему завидовал. У меня такой не было. У меня была другая, а такой не было. Я даже цвет запомнил – фиолетовый.

            Впервые представление о милиции у меня сложилось из образа участкового уполномоченного  дяди Лёши. Вот до него, я не видел милиционера, а увидел его впервые в синих шерстяных галифе, в яловых сапогах, в форменной фуражке и с кобурой на ремне. Дядя Леша был среднего роста, крепкого телосложения с красным мясистым  лицом. Его глаза были смеющимися и добрыми. В силу упитанности китель его форменной одежды туго обтягивал округлый живот. С той поры, при упоминании о милиции у меня перед глазами возникает образ доброго уполномоченного дяди Леши (хотя сам я теперь ветеран МВД и прокуратуры).

            Напротив нашего дома, через дорогу, распложена школа. Со школой тоже особые воспоминания, и не только о годах учебы, но и до неё. До революции это здание было домом сельского старосты. Ни фамилии, ни имени и отчества старосты я не знаю, и людей теперь нет таких, которые могли бы знать. Но еще в раннем детстве я слышал от старожилов, что староста был добрым человеком, что у него были дети, которые запросто общались и играли с крестьянскими детьми. У них был огромный фруктовый сад. Теперь на том месте школьная спортивная площадка. А когда установилась Советская власть, то семья старосты уехала из села.

            Дом представляет собой одноэтажное кирпичное здание с подвалом, с высоко над землей окнами, широкое парадное крыльцо с круглыми колоннами. Это здание и было передано под школу. Школу расширили и надстроили деревянный второй этаж. Еще до того, как я пошел в первый класс, второй этаж школы был разобран, а к старому зданию в длину было пристроено кирпичное и еще дальше деревянное помещение. К началу семидесятых годов прошлого века школа стала основной средней общеобразовательной. В шестидесятых годах прошлого века ежегодно набиралось по три класса учеников, к началу семидесятых – по два класса. Теперь в первый класс идут всего девять учеников, и школа перестала быть основной, а стала филиалом.

            Однако, в те годы Перкинская школа была стабильно передовой по уровню получения знаний учениками. Многие ученики успешно поступали в престижные ВУЗы. В этом, конечно, большая заслуга педагогов. Педагоги тогда были ответственные, с энтузиазмом и бескорыстно служили своему делу. В селе учителя были уважаемыми людьми. Среди обычных жителей они как-то отличались и одеждой. Мало кто из жителей, особенно мужчины, носил пальто, а учитель был обязательно в пальто и при галстуке.  Учитель русского языка и литературы Горбунов А.Д. отличался тем, что носил хромовые сапоги с галошами. Никто так сапоги не носил, а он носил, и этим, как мне казалось, особенно был похож на учителя. Он был высокого роста, крупного телосложения. Шел по улице широким уверенным шагом в длинном черном пальто, в шапке – ушанке, в валенках с галошами и с портфелем, а весной или осенью в черном плаще и хромовых сапогах с галошами.

            Остался в памяти и учитель Скузоватов В.Н. Он настолько проникался чувствами, что, когда читал драму Островского А.Н. «Гроза», то в трагических местах у него нервно тряслись губы – вот-вот заплачет.

            С чувством благодарности вспоминаю учителя истории Саяпину Софью Яковлевну, учителя литературы и русского языка Квасову Марию Трифовну, учителя географии Бирюкову Александру Николаевну, учителя математики Летунову Серафиму Яковлевну, учителя физкультуры Квасова Александра Семеновича.

            Ну, а для нас – пацанов, территория школы ещё была и удобным объектом для игры. А завхоз школы, инвалид Великой Отечественной войны Илларион Дмитриевич (пацаны дали ему кличку Ларёк), был «грозой» для нас. Высокий, худощавый, подтаскивая при ходьбе раненую ногу, он постоянно делал обход школьной территории, и если замечал нас, то с гневом и руганью прогонял. Он был строг не только с нами. Его побаивался и технический персонал школы. Толи из-за его строгости, толи из-за уважения, как к участнику войны, но его авторитет был непререкаем. Одним словом побаивались его. И если кто-то из нас крикнул – Ларёк, то обязательно надо было убегать, не то поймает и надерет за уши.

            А ещё – сторож магазина дед Роман. Рядом со школой располагался хозяйственный магазин. Заведующим магазином был тогда Резвин А.П., небольшого роста, полноватый с веселыми глазами мужчина. Торговля у него была налажена успешно. В пору дефицита на товары, в его магазине всегда можно было купить – нужный, а если нет, то закажешь и, он обязательно привезет.  Дед Роман был сторожем этого магазина. Рядом с магазином располагалась сторожка. Каждый вечер дед Роман заступал на дежурство и к сторожке привязывал огромного черного пса непонятной породы. Пёс чуял нас, когда мы шумно резвились на школьном дворе, и начинал неистово лаять, пытаясь сорваться с цепи. Тут дед Роман и начинал нас разгонять.

            Среди нас Коля Летунов был старшим, он и определял место игры. Однажды он решил проверить – где находится сторож, и полез на забор, чтобы посмотреть. А в это время дед Роман бросил палку через забор, чтобы запугать нас. И как только Коля выглянул сверх забора, то эта палка попала ему точно в лоб, и он свалился.   У Коли на лбу образовалась приличная шишка. На этом наша игра в войну закончилась.

            Курить Коля начал рано. Мы с удивлением, а то и с завистью смотрели, как он курит. Нам, конечно, тоже хотелось попробовать, и он иногда разрешал нам. Но за это мы должны набрать окурки. Когда мы приносили ему окурки, то он их сортировал: большие брал себе, а маленькие отдавал нам. Но привычка курить у меня к счастью не прижилась.

            Время идет и всё меняется. Что-то в нашем селе появляется новое, что-то исчезает.

            Вот полуразвалившееся деревянное здание бывшей столовой. А тогда это было бойкое место. В памяти остались вкусные запахи, исходившие из этого здания. Там работала кухня. Готовили вкусные котлеты. Конечно, мяса в них было недостаточно, но были вкусными. Они состояли в основном из жира и хлеба. Но как вкусно они пахли, какая у них была поджаренная корочка от панировочных сухарей. Невероятно вкусными были и щи. А особенный и неповторимый вкус имели пирожки. Я таких пирожков больше нигде не встречал. Когда в школьный буфет из столовой несли огромную миску с пирожками, аромат от них исходил на всю улицу. Ещё в столовой продавалось разливное Моршанске пиво, и от того там было всегда много взрослых мужчин. Случались драки. Перепьются мужики и начинаются «разборки». Столовая была, как-бы на возвышенности, а внизу от неё постоянно стояла лужа, а в солнечные дни она высыхала и превращалась в грязевую ванну для пьяных.

            Это место запомнилось ещё и тем, что возле столовой бабушки с поселка Красный Хутор продавали яблоки. На Красном Хуторе были большие сады, а у нас – в Перкино, садов не было. Яблоки для нас был дефицит. После денежной реформы 60-х годов прошлого века на улице часто можно было найти старые монеты по 15 и 20 копеек. Бабушки продавали яблоки как раз по 15 или по 20 копеек за кружку, только уже за монеты нового образца. Мы находили старые монеты, отчищали их до блеска и в начале перекладывали в карманы из кружки яблоки, а потом отдавали старую монету и быстро убегали. Когда наш обман был разоблачен, то бабушки потом стали внимательно рассматривать  монетки, прежде чем отдавать яблоки.

            Поход за горохом на колхозное поле было для нас испытанием страха и проявлением мужества. Колхозные поля тогда охранялись, а люди, которые их охраняли, назывались объездчиками. Они объезжали поля верхом на лошадях. Самый строгий из них был дядя Илья, в селе его звали Илюха. Значительно позже, когда я посмотрел фильм «Тихий Дон» мне он представлялся похожим на героя фильма Григория: такой же острый взгляд, крючковатый нос и какая-то строгая напористость в его поведении.

            Так вот, собрались мы с ребятами за горохом, а Володя, мой товарищ, накануне, измеряя босыми ногами глубину болота, поранил себе ногу, и ходил с забинтованной ступней (но босиком). Не смотря на рану, он тоже пошел с нами. Пробравшись в глубь поля, и присев на корточки, прячась от объездчика, мы стали поспешно рвать зеленые стручки гороха, запихивая их под майку, и набивая карманы штанов. Вдруг послышался топот копыт, и мы увидели, как краем поля, скачет всадник, поднимая пыль, с наезженной дороги. Кто-то крикнул: – «это Илюха». Это слово вызывало у нас особый страх. Был бы другой объездчик, не так было бы страшно. Мы бросились бежать в близлежащую лесополосу, а Володя, прихрамывая, стал отставать и, когда до лесополосы оставалось совсем чуть-чуть, объездчик его настиг. Для нас тогда это была страшная картина: Володя стоял на невысокой кучке щебня с широко раскрытыми глазами, с испуганным и плачущим лицом, обращенным в сторону объездчика. Весь его испуганный вид показывал, что его ждет какое-то страшное наказание, и он плакал, плакал по-настоящему, а от его ноги тянулся в сторону размотанный бинт. И над этим, испуганным существом, величественно восседал на коне взрослый мужчина с загорелым, запыленным лицом и злыми глазами, размахивая плетью. И даже конь, в том момент, казалось, был похожим на наездника: широко раздутые ноздри, выпуклые, испуганные глаза и, падающие куски пены из углов рта, натянутых уделами. Но не ударил, нет, только сильно выругался и поскакал дальше. Сколько же страху нам пришлось перетерпеть. Мы вышли из укрытия, и подошли к Володе. Ну, что мы могли тогда сделать?  Помогли Володе забинтовать ногу, и пошли обратно в село. По дороге обсуждали происшедшее и ели сочные стручки гороха, которые всё же удалось набрать.

            Много времени мы проводили и на речке, особенно во время летних каникул. Дорога к речке проходила через территорию сельских электрических сетей (сокращенно называли сельэлектро). Территория была песчаная и летом босиком мы бежали вприпрыжку по раскаленному солнцем песку. На речке было две купальни, женская и мужская. Очень много купающихся тогда было на речке, особенно детей. Накупаешься, наплаваешься, идешь домой, а навстречу ребята, которые только идут на речку, и возвращаешься с ними снова за компанию. Так целый день проходил на реке. На противоположном берегу было колхозное поле с овощами. Захочется есть, тогда мы переплываем на противоположный берег, набираем моркови, помоем в реке и едим, греясь под солнцем. Здорово!

            Река Цна тогда была судоходная, по ней ходили катера с баржами. Катерами перевозили щебень из - под Моршанска в Тамбов. Через речку был деревянный мост с выдвижной серединой на понтонах. Не доходя до моста, катер подавал сигнал, чтобы к его подходу выдвинули понтоны. Услышав сигнал, мы бежали к мосту, чтобы успеть прокатиться на понтонах. А бывало, и запрыгивали на баржу, проплывали некоторое расстояние по реке, а потом спрыгивали в воду и плыли к берегу.

            Сейчас по всему селу проходит асфальтированная дорога. А тогда асфальта не было, и в сезон распутицы дорога представляла собой сплошное грязное месиво. Даже машины буксовали. На дороге было очень много больших луж. Мы и в этом находили выгоду для игры. Брали шестерни от каких-либо механизмов, нанизывали их на палки и крутили ими в грязи. Такая игра у нас называлась буксовалки. А когда первый морозец сковывал льдом лужи на дорогах, то мы целый день катались по тонкому льду на подошвах резиновых сапог или валенках с галошами. Соревновались, кто дальше прокатится по льду. А по весне на протяжении всей дороги по селу бежали ручьи. Мы делали из сосновой коры кораблики, пускали их в ручей, шли следом и смотрели, чей кораблик проплывет дальше.

            Территория бывшего колхозного двора тоже было излюбленным местом для игр. Там всегда были большие кучи соломы, на которых мы любили покувыркаться. А места, заросшие канадской лебедой, подходили для игры в прятки.

            Побродив по округе, я снова подошел к родительскому дому, в котором, вот уже более 7 лет, никто не живет. На двери замок. Краска на стенах дома выгорела. Крыльцо покосилось. С одного из окон отвалился гребешок. Палисадник зарос травой и порослью сирени. Сарай перед домом был побелен известкой. Время смыло известку, оголив серость глиняных стен. В дом заходить не стал. Грустно.

Ноябрь 2011 г.                                                                                                             Н Чербаев.